— Все документы у нас есть, Вера.

— Но моих документов у вас нет, — заметила я, не обращая внимание на раздражение Германа Викторовича.

— Ваши документы нам не нужны.

— Как это? Я ведь буду сопровождать…

— Не будете, — отрезал врач. — Все вопросы к вашему брату, но сопровождать пациентку будут только медики и сиделки. Я специально уточнял у Владислава Евгеньевича насчет вас, и он сказал четкое и ясное «нет».

Нет.

Как это нет?

— Но…

— Разговаривайте со своим братом, разбирайтесь с ним, и не мешайте мне работать! — взорвался врач. — Вера, вы ходите в больницу по два раза в день, и отвлекаете меня своими глупостями. Не я оплачиваю перелет, не я организовываю перевозку и операцию, а Владислав. Идите к нему, общайтесь, договаривайтесь, и оставьте меня, наконец, в покое!

Бог ты мой, какой накал. И спросить нельзя!

Кивнула, и выскользнула из кабинета нервного врача. И понимаю ведь, что достала и его, и медсестер, но как не доставать их? Я ведь наивной была поначалу, не понимала, что всем платить нужно, а потом увидела, что к одним пациентам часто подходят медсестры, угождают, а к маме отношение было не таким приветливым. И все из-за «жадной» дочери, которая не в состоянии расщедриться дежурной медсестре на пару купюр.

Хорошо хоть родственники других пациентов просветили, ведь намеков медсестер я не понимала — в таком была стрессе и ужасе от болезни мамы.

Нельзя ее одну отправлять в чужую страну! Нельзя! Сиделки, врачи — это хорошо, но кто-то из близких должен быть рядом. А значит… значит то «до завтра», которым попрощался со мной Влад настало, и мне снова придется идти к нему.

И унижаться, черт бы его побрал!

И снова бизнес-центр, из которого я почти в слезах выбежала в прошлый раз, снова пост охраны, турникет, и лифт.

И Лариса, волком глядящая на меня.

— Я к Владу… к Владиславу. Он в офисе?

— Обождите, — она указала на диван, поморщилась, будто я — самое неприятное, что она в своей жизни видела. — И не смейте снова бежать за мной, и врываться в кабинет директора! Иначе я вызову охрану, и вас больше не пропустят.

Боюсь-боюсь. Просто дрожу от ужаса, страшнее угрозы я не слышала, угу.

— Я подожду. Не волнуйтесь, за вами не побегу.

Лариса смерила меня подозрительным взглядом, и скрылась в коридоре. А я сижу на обитом красной кожей диване, прислушиваясь к шуму — здесь уже не так пусто, как позавчера, но людей все-равно мало для целого этажа, который Влад арендовал.

Интересно, а он действительно просто богатый сынок, который нашел новую игрушку-бизнес, или он сечет во всем этом?

— Вас ожидают, — Лариса сказала это, смешно поджав губы. — Поторопитесь.

— Бегу-бегу!

Ей Богу, смешно. К чему лишний пафос, а эта фифа вся им пропитана, вся из дутого чувства собственного достоинства состоит — нарочитого и наигранного, и от того она смешна и нелепа.

Но весь смех улетучивается, едва я увидела его — Влада. Снова окно, в которое он смотрит, стоя спиной ко мне.

Отношение свое показывает?

— Привет, — села в кресло для посетителей, а он даже не шелохнулся, будто меня здесь нет.

— Скажи, здесь хоть что-то в лучшую сторону изменилось? Или одна деградация и упадок?

— Аттракционы новые привезли, и сквер пионеров в порядок привели, — ответила, вспомнив улучшения, о которых все газеты не один год писали, как о событиях вселенского масштаба. — Шиномонтажка еще сгорела, дымило неделю. У нас не так плохо, Влад.

— А ты многое видела? Путешествовала? Ты хоть в столице была, чтобы судить?

— Так то столица, не сравнивай.

— Вера-Вера, — протянул, и, наконец, обернулся ко мне. Губы — легкий намек на улыбку, а глаза — убийцы. Наверное, именно так они и смотрят — убийцы, о которых я читала. Те, которые в темных переулках жертв выжидают.

Глаза-убийцы, глаза-дуло пистолета, глаза-острый нож, вспоровший меня до самого нутра, иначе почему так больно и неуютно?

— Не смотри так!

— Как?

— Так, — просипела. — Я по поводу мамы пришла… Влад, я должна полететь с ней. Неужели это настолько дорого, что ты не хочешь… что ты не можешь оплатить и мой перелет? Мне не нужна гостиницы, я могу в госпитале жить, вместе с мамой, или там подработку найду, русскоязычных в Израиле, я слышала, много. Пожалуйста…

— Нет, — резко перебил он. — Мать летит с врачами и с двумя сиделками, она в надежных руках. Ты останешься здесь.

— Но почему? — заорала я в непонимании. — Почему? Влад, ты же сам сказал мне вчера, что… что она не выдержит, что все это бесполезно, и шансов нет. Я должна быть с ней, если все кончено, понимаешь ты, черт тебя возьми, или нет?

— Остынь, Вера. Я ненавижу бессмысленные истерики. Ты остаешься здесь, мать улетает. Или же вы обе остаетесь здесь, и ты можешь своими глазами увидеть, как она умирает — меня устроят оба варианта.

Не изменился.

Я дурой была, что допустила мысль, что Влад другим стал. Вернее, не так, он стал другим — еще более злым подонком, наслаждающимся моими отчаяньем и непониманием.

— Но почему? — прошептала, снова опускаясь в кресло, из которого вскочила. — Я не понимаю.

— Потому что я так решил. Ты остаешься, Вера, и ты теперь работаешь на меня. Деньги я отваливаю приличные, людей не хватает, и мне нужна секретарша. Весь долг ты не отработаешь, но хоть какую-то пользу принесешь.

Секретарша? А как же эта цаца с перекошенным при моем виде лицом?

— Ларису ты увольняешь?

— Лариса не секретарь, она помогает, пока я не найду кого-нибудь. Будешь сидеть в приемной, разбирать бумажки… ты справишься с этим, Вера? Или слишком сложно для тебя?

— Влад…

— Продолжаешь спорить, — вздохнул он. — Где благодарность? Ты ведь поняла уже, что плевать я хотел на мать. Лишь ради тебя помог, могла бы и отблагодарить. Я прошу о сущей ерунда, Вера.

— Ты не просишь, в том-то и дело.

— А ты хотела, чтобы я просил тебя на коленях? — усмехнулся Влад. — Брось, девочка, это и тебе полезно будет, и мне: поработаешь в нормальном месте, для резюме будет полезнее такая запись, чем «мастер маникюра». Денег заработаешь, опять же, а в Израиле тебе делать нечего. Матери ты не поможешь, и видеть ее конец — от этого тоже не легче будет, поверь.

— Тебе откуда знать, что лучше, а что хуже? — спрятала лицо в ладонях, устав от Влада, и от этого бессмысленного в своей жестокости дня.

— Я видел крах в самом уродливом его проявлении, и знаю, о чем говорю. Ты останешься здесь, больше говорить об одном и том же я не намерен. Время — деньги, Вера, запомни это.

Время — деньги.

Время — великая ценность.

Время идет лишь вперед, и назад его не отмотать.

Время конечно и бесконечно.

Время, время, время, будь оно проклято! И ты, Влад, тоже! Но спорить и правда бессмысленно — он все решил, но он просит слишком многое.

И нет, это небольшая цена, быть его секретарем. Я хоть до конца жизни готова все прихоти Влада исполнять ради шанса снова пройтись по улицам города со здоровой мамой, но красть у меня наши мгновения с ней, наши, возможно, последние мгновения — это больше, чем готов любой человек дать.

Но Влад не спрашивает, а значит, я не лечу в Израиль.

И остаюсь здесь.

— Твоя взяла, Влад. Когда приступать?

Глава 8

— Это тебе, — Кирилл протянул мне сладкую вату — розовую, с бисеринками сиропа, застывшими и искрящимися на солнце.

С детства ее не ела, а ведь любила раньше! Клянчила у мамы деньги, и первое время она позволяла мне подобные лакомства, а потом… потом я начала болеть, и я слышала строгое: «Нельзя».

Мне было нельзя почти все: шоколад, кофе, чипсы, бургеры, мясо и макароны, жареное и копченое… да проще перечислить то, что я ела за все эти годы: овощи на пару, филе, вареную рыбу и кефир.

Но вот в чем странность, едва мама заболела, и перестала меня контролировать, я пустилась в гастрономический загул, и не умерла от этого. Даже болеть перестала, лишь один раз меня прыщами обсыпало от тридцати съеденных конфет под финал сериала.